Характерным признаком является одно место, заимствованное из Повести о Хоздрое; в источнике читается — «виждь скверного варвара», в списках Повести о Темир-Аксаке чтение «скверного» отсутствует, но различаются два основных варианта: «смиренного варвара» (несмиренного, смири онаго) или «безбожного варвара». В соответствии с данным признаком выделяются два основных извода Повести о Темир-Акса-ке — А и В. Кажется, чтение «смиренного» ближе по написанию к слову «скверного», поэтому этот вариант считаю более первоначальным, чем чтение «безбожного» (в противном случае не представляю, как из «безбожного» можно получить «смиренного»).
К опорным характеристикам текста, которые могут быть учтены при классификации, отношу также следующие. В заглавии Повести слова «Повесть полезна от древняго списания сложена, являющи пре-славнаго бывшаго чюдеси» — заимствованы из Повести о Хоздрое и, следовательно, являются признаком первичности текста. Слова Епи-фаниевской редакции «крадяи ядяше и иже некогда украде у некыих овцу» у Пахомия изложены так: «крадыи ядяше, иже у некого да укра-де у некоторых овцю» (Соф., № 1389, л. 485). Получившаяся неуклюжая фраза на последующих этапах переписки стала «упрощаться»: исчезло дублирующее «у некого», слово «ядяше» стало пониматься как «шедше», и т. д. В соответствии с получившимися комбинациями возникли способы классификации списков. И еще одно примечание: у Епифания сказано, что Тимур ушел из Руси «без възвращения». В Па-хомиевской редакции чаще читается «без възврата», что при выносных «з» привело к гаплографической ошибке — написанию «без врата» (причем ошибка произошла на довольно ранней стадии). Способы осмысления позднейшими переписчиками получившегося текста также представляют возможности для группировки списков.
В сборнике ГИМ, Синодальное собр., № 542, принадлежавшем Симеону Полоцкому95, на л. 1—10 об. переписана Проложная статья о Сретении Владимирской иконы Богоматери (копия издания 1643 г.). Бумага со знаком Щита под лилией, под щитом лигатура из букв WR — Дианова и Костюхина, № 1068 (1675 г.). Текст правлен киноварными чернилами явно рукой правщика Московского Печатного двора, причем правка производилась по изданию Пролога 1677 г. и по еще какому-то списку. После этого текст статьи набело переписан в том же сборнике на л. 63—66. Следует заметить, что Сказание о Владимирской иконе, помещенное в сборнике на л. 15—62 об., также отредактировано рукой отмеченного правщика, а затем Симеоном Полоцким, после чего получившийся черновой вариант переписан набело на л. 68—112. Литературное переложение Повести о Темир-Аксаке в редакции Степенной книги в соединении с известиями Проложной статьи помещено в августовской Минее Димитрия Ростовского96. В конце рассказа имеется отсылка: «Зри в Прологу». Как известно, Димитрий Ростовский пользовался изданием Пролога 1685 г. (в Отделе редких книг РГБ хранится экземпляр Пролога издания 1685 г.
В книге излагаются результаты разысканий автора по истории русской агиографии —XVI вв., касающиеся малоизученных или спорных проблем этого важного направления исследования культуры Русского Средневековья. Разделы располагаются в хронологическом порядке. Ранняя московская агиография рассматривается в Главе I. Акцент сделан на вопросах атрибуции и датировки различных редакций Жития митрополита Петра и Жития митрополита Алексия. Две главы (вторая и восьмая) посвящены сюжетам, связанным со Сказаниями о чудесах от чудотворных икон. Повесть о Темир-Аксаке является частью популярного цикла рассказов о чудесах от Владимирской иконы Божией Матери и повествует о походе завоевателя Тимура на Русь в 1395 г. Несмотря на то, что Повесть давно является предметом изучения, в научной литературе высказаны различные, порой взаимоисключающие точки зрения на происхождение редакций и их датировку. В настоящей работе с помощью стилистического анализа выявлен первоначальный вариант Повести и определен его автор, каковым оказался известный писатель-агиограф и историк Епифаний Премудрый. Памятник публикуется нами по древнейшему выявленному списку из собрания Н. П. Лихачева. Определяется происхождение также последующих редакций XV в., важнейшие из которых я атрибутирую Пахомию Логофету. В Приложении издается текст Пахо-миевской редакции по Софийскому списку № 1389. В исследовании идеологии Московского православного царства до сих пор недооценивалась роль агиографических сочинений. Между тем в становлении теории о мировом значении Русского государства и о Москве как центре православного мира решающее слово принадлежит агиографическому жанру. Раскрытию данного положения посвящена Глава III. Начиная с Главы IV, рассматривается региональная агиография, в изучении которой имеются еще довольно значительные пробелы. В истории тверской житийной литературы уточнить происхождение не
Которых памятников удается главным образом на базе археографических открытий последнего времени. Исследованию выдающегося памятника ярославской агиографии — Жития князя Федора Смоленского и Ярославского — посвящена Глава V. Кстати, в 1999 г. отмечалось 700-летие со дня преставления этого наиболее почитаемого ярославского святого. Нами выявлено около 200 списков Жития Федора Черного и проведена их классификация. Построены текстологические стеммы взаимоотношений редакций, подготовлены издания важнейших видов памятника. Наиболее распространенным литературным произведением о Куликовской битве является Сказание о Мамаевом побоище. Хотя оно и примыкает к жанру воинских повестей, но составлено талантливым церковным писателем. Выяснению вопроса о датировке Сказания и личности его автора посвящена Глава VI. Новый подход предложен для решения проблемы источников Сказания, что ограничило снизу время его создания началом XVI в., а углубленная характеристика воззрений автора позволила определить его личность и уточнить время написания произведения (около 1521 г.).
Мо подготовить новое издание Повести с учетом последних достижений в изучении ее истории. Для выяснения времени создания Повести о Николе Заразском решающее значение имеет определение ее летописных источников. Близость текста Повести к летописям различных традиций была замечена исследователями давно, но соотношение между памятниками объяснялось по-разному. В результате настоящей работы летописный источник Повести был найден — им является Московский свод 1479 г., оказавший влияние и на первую, и на вторую части Повести. Разработанная текстология списков Повести о Николе Заразском и выявление ее летописных источников привели меня к выводу о возникновении и литературном оформлении Повести лишь в XVI столетии (более точно — в 1560 г.). В заключение пользуюсь приятной возможностью выразить искреннюю благодарность сотрудникам Архивов и Рукописных отделов Москвы, Санкт-Петербурга, Вильнюса, Киева, Пскова, Твери, Ярославля, Нижнего Новгорода, Казани, Саратова, Новосибирска за исключительное внимание, доброжелательность и помощь. Я признателен также коллегам из Института российской истории РАН за поддержку и ценные советы, способствовавшие улучшению настоящей работы.
Великого князя Александра Михайловича; списки же с упоминанием Прохора (Соф., № 1389; Сол., № 805) ошибочно упоминают участником собора Ивана Калиту, противореча собственному рассказу, что князь Иван, описав чудеса, совершавшиеся при гробе митрополита Петра, послал свиток во Владимир для прочтения на соборе — следовательно, сам не поехал2. Стоит добавить, что вторичность замены Александра Михайловича на Ивана Калиту проистекает также из ошибочного перенесения на Калиту титула великого князя Владимирского, каковым московский князь в 1327 г. еще не обладал. Окончательно подорвал веру в легенду о Прохоре как составителе Жития митрополита Петра Е. Е. Голу-бинский: ученый обнаружил, что в самом тексте памятника Прохор упоминается в 3-ем лице и называется «преподобным» — и отсюда сделал вывод, что Житие «должно быть считаемо произведением неиз-вестного»
Как памятники идеологии и политической мысли агиографические произведения не получили еще должной оценки. Но в формировании Российской государственной идеологии роль агиографии, как и других сочинений церковных писателей, является ведущей. В зависимости от исторических условий можно выделить три этапа становления концепции Московского царства. На первом этапе, охватывающем почти весь XIV век, усилия московских идеологов были направлены на оправдание политики местных князей и возвеличение Москвы, как первого среди русских городов. Второй этап, который начался по существу в конце XIV в. и продолжался до середины XV в., характеризуется известным «противостоянием» Москвы и Константинополя, складыванием воззрений о «Русском царстве» и непреодолимым стремлением к автокефалии Русской церкви. На третьем этапе (середина XV — третья четверть XVI в.) на базе успехов централизаторской политики создается в целом виде концепция Московского царства: Москва понимается как центр православного христианства, как «новый град Константина», следовательно — как новый «Иерусалим», новый «Рим», новый «Сион»; московские правители озабочены поисками «римских» корней в своей генеалогии — для повышения международного престижа царской династии. Выход был найден: московские Рюриковичи через мифического Пруса возвели свое родословие к Римскому кесарю Августу, а не оставшиеся в долгу князья Суздальские через исторического варяга Шимона протянули родословное древо к Римскому кесарю Клавдию. В области церковной политики важнейшими представляются два фактора: слежение за чистотой веры и обоснование тезиса, что Русская земля находится под покровительством Божественных сил и становится средоточием святынь вселенского масштаба. Венцом Московских идеологических предприятий следует признать Степенную книгу царского родословия и Лицевой свод Ивана Грозного. Источники по ранней московской идеологии немногочисленны. Летописей XIV в. не сохранилось, древнейшая московская летопись — Троицкая — относится к началу XV в. и доводит изложение до 1408 г. Но из текста памятника можно понять, что летописные записи велись в Москве на протяжении почти всего XIV и начала XV в. Здесь подробно представлена семейная великокняжеская хроника, описаны храмовое и городское строительство, пожары, эпидемии, погодные катаклизмы, нападения врагов, события внутренней городской жизни.
Но на первый план выступает все же идея об объединении усилий обоих «царств» в борьбе с «неверными». Очевидно, что идеи Слова о празднике Спаса были особенно актуальны в начале 10-х годов XV в., когда в 1411 г. дочь великого князя Василия Дмитриевича Анна была выдана замуж за византийского цесаревича Иоанна. Большой круг вопросов, навеянных осмыслением положения Русского государства и Русской церкви, был поднят в связи с Флорентийским собором. Ближайшая реакция русской стороны на решения Флорентийского собора представлена литературой двух видов: первая предназначалась для широких кругов русского просвещенного общества, вторая состояла из посланий внешнеполитического характера. Русский читатель получал информацию о Флорентийском соборе, во-первых, из Повести Симеона Суздальца (1441 —1442 гг.), во-вторых, из редакции Жития Сергия Радонежского, написанной Пахоми-ем Логофетом в 1442 г.
Во-вторых, рукописная традиция Жития митрополита Петра изучена далеко не полностью, вне поля зрения оказались важнейшие (и притом — древнейшие) списки. Палеографическое описание рукописей, привлеченных к исследованию, не удовлетворяет современным требованиям и должно быть уточнено. Вызывает возражение тезис Кучкина об одновременном написании всех частей произведения — В. О. Ключевский, например, считал заключительную фразу Жития об окончании строительства Успенского собора позднейшей припиской5. Наконец, от внимания Кучкина укрылось, что некоторые списки не укладываются в выстроенную схему. Но это заметила Р. А. Седова. Так, отнесенный Кучкиным к 1 изводу список ЯМЗ, № 14966 не содержит имени Прохора в заглавии, но, тем не менее, ошибочно определяет участником Владимирского собора Ивана Калиту. И наоборот, в выявленном исследовательницей списке БАН, 21.3.3 имя Прохора в заголовке названо («Списано Прохоромь, епископом Ростовским»), но среди участников собора фигурирует великий князь Александр Михайлович. Очевидно, что в перечисленных случаях мы имеем дело с влиянием одних списков на другие, в результате чего и появились тексты, соединяющие чтения обоих изводов. Такие списки должны быть выделены в особый (Смешанный) извод.
Уже поэтому Прохор не может быть признан автором памятника. Не мог Ростовский епископ, в те годы возглавлявший Русскую церковь, утверждать, что среди всех русских городов имеется только один «град честен кротостию, зовомый Москва» и что только здесь живет благочестивый князь Иван, «милостивый до святых церквей и до нищих, горазд святым книгам, послушатель святых учений». Такое мог сказать о своем городе и о своем князе только москвич. В момент кончины Петра епископа Прохора не было в Москве, и поэтому он не мог слышать последних слов умирающего, обращенных к Московскому архимандриту Федору,— их, конечно, записал или сам архимандрит Федор, или кто-то из окружения митрополита Петра, присутствовавший при его последнем вздохе. Заключительная фраза Жития: «Тако бо Бог просвети землю Суждаль-скую и град, зовемый Москву, и благоверного князя Ивана, и княгиню, и дети, и раба Божия старейшину града» (Егор., № 637, л. 451 об.— 452) — со всей определенностью выдает руку московского патриота, занимающего на социальной лестнице место ниже тысяцкого Протасия, что опять же не согласуется со статусом митрополичьего местоблюстителя, каковым Прохор являлся после смерти митрополита Петра.